Уже три года, как он остается на вершине немецкого списка бестселлеров с двумя сказочными книгами. Но когда его называют автором детских книжек, он выходит из себя, что вообще-то случается с ним довольно редко: Михаэль Энде, 1929-го года рождения, хочет заново объединить мир детей и мир взрослых. Фактически четыре миллиона читателей по всему свету зачитываются "Бесконечной историей" и "Момо", в то время как Библией - лишь малая часть детей. Напрашивается вопрос: убегут ли напуганные концом света взрослые в населенную эльфами, гномами и летающими драконами детскую страну Энде, или у Фантазии есть своя конъюнктура? А может, то и другое верно?
Энде, пришедший к успеху так неожиданно, считает Чудесное пилюлей от менталитета "жалкого барана" с его апокалипсическим мировоззрением. Он верит в чудо, потому что сам его пережил. Как раз в тот день, когда хозяйка хотела вызвать в дом полицию, поскольку Энде не платил за квартиру, он, неизвестный тогда ещё кабареттист, получил по почте извещение в том, что его первый литературный труд - "Джим Пуговица и машинист Лукас" удостоен Немецкой премии детской литературы - 5000 марок.
Это было в 1961 году.
Сегодня Энде обитает на вилле неподалеку от Рима, вместе с четырьмя черепахами, двумя собаками и женой, и больше не нуждается в денежных подарках. Его бестселлеры переведены на 26 языков. И он больше не обязан любить немецкое мещанство. Он любит итальянскую неразбериху. "От событий дня здесь пьянеешь".
Зелёный? Нет. Рудольф Бан, который хотел привлечь успешного писателя к предвыборной борьбе, получил отказ. Германия далеко. И всё же его персону заполучила мюнхенская студия Constantin-Film, сняв за 60 миллионов марок коммерческий спектакль в духе "E.T." по "Бесконечной истории".
Михаэль Энде чувствует, что режиссёр Вольфганг Петерсен, который раздражал уже своей "Лодкой", позорно его предал. Петерсен, который много раз был принят с доверием в доме Энде, не оставил ничего от волшебной души книги. Когда Энде узнал про это, он не мог спать ночами. Если фильм, не смотря на сопротивление автора, в следующем году пойдет в кинотеатрах, то он неминуемо потеряет своё лицо в глазах поклонников. В его царстве - в искусстве - он хочет властвовать единолично, словно тиран. Если будет нужно, он дойдет до Европейского суда, чтобы оспорить немецкий Закон об авторском праве, который при экранизациях допускает слишком большую свободу действий. Фанатизм в деле духовной собственности у него от отца, художника - сюрреалиста Эдгара Энде, который предпочитал голодать под запретом нацистов, чем продавать им свою душу. Сын Михаэль чувствует себя его верным последователем. Его жена, бывшая актриса, выходит на тропу войны с киносообществом. Она - неисчерпаемый источник сил. Во время интервью с Андре Мюллером из PLAYBOY она сдабривала хриплым смехом рассудительные речи своего супруга, философствующего мягко, словно плюшевый зверь. Пожалуй, благодаря ее горячности Михаэль Энде, чуждый всякой агрессии, порой решался и на атаки, например, против "умеющих наслаждаться" немцев, чья яростная дисциплина ему глубоко омерзительна. Госпожа Энде не присутствовала, когда коснулись темы эротики, и либерально мыслящий сказочник рассказывал о своих приключениях с проститутками.

Андре Мюллер: Уже три года, без перерыва, Ваше имя находится в списке бестселлеров "Spiegel". Что Вы почувствовали, когда впервые увидели там своё имя?

Михаэль Энде: Смущение.

Андре Мюллер: Вы стыдились?

Михаэль Энде: До некоторой степени, да. Я спрашивал себя, что я сделал не так, отчего мог наступить этот успех. Вообще, книги - бестселлеры - это не значительные книги, так что первая мысль была - о Боже, что за недоразумение вышло.
Но потом я убедился, что всегда были бестселлеры, которые одновременно являлись и хорошими книгами. Начиная со старого Гете. Уже при его жизни "Страдания Вертера" имели мировой успех. Существуют успешные книги, которые, тем не менее, хороши.

Андре Мюллер: А что из вашего было хорошо, в чём Вы были уверены изначально?

Михаэль Энде: Ничего и ни в чём. Я писал "Бесконечную историю" два года. Первоначально она должна была быть не длиннее 100 страниц. Материал взорвался в моих руках. Я сидел за ним буквально днем и ночью, и когда всё было готово, я вообще ничего не знал. Я не знал, сойдёт ли то, что я написал, или это просто колоссальная халтура. Если бы моя жена и мой издатель не успокоили меня, я бы не набрался смелости издать это. В конце концов, я не мог судить, интересно ли это кому-нибудь на свете, или я окончательно впал в эзотерический кич, который никто не сможет прочитать.

Андре Мюллер: Получилось наоборот. Вы стали кумиром.

Михаэль Энде: Да, но теперь мне это в тягость. Эта функция гуру, которая неожиданно на меня свалилась, мне противна. Люди и не представляют, как их много. Каждый, кто мне пишет, начинает с предложения, не удивлюсь ли я получить письмо от совершенно незнакомого человека. Между тем, ежедневно ко мне приходит 20 писем от незнакомцев. Это выматывает меня полностью. Превышает человеческие силы.

Андре Мюллер: А что в письмах?

Михаэль Энде: Одно письмо, которому я очень обрадовался, пришло от фабричной работницы. Она писала мне: дорогой господин Энде, я хотела лишь сказать Вам, что только что прочитала Вашу книгу "Момо", и после того полчаса плакала, и с тех пор я чувствую себя другой. Сердечный привет Вам. Приходят и более или менее ясные приглашения от пожилых дам, которые надеются на душевную связь со мной.

Андре Мюллер: Довольны ли Вы эффектом, который производите?

Михаэль Энде: Какой от меня эффект? Я даже не знаю.

Андре Мюллер: Очевидно, вы дарите утешение в сложных ситуациях.

Михаэль Энде: Возможно, я способствую тому, что греки называли "катарсис". Узел развязывается, и люди чувствуют себя здоровее. Чего-то большего автору и желать не приходится.

Андре Мюллер: Ваши критики упрекают Вас в том, что Вы содействуете бегству читателя в иллюзорный мир.

Михаэль Энде: Я знаю. В Германии все поучают друг друга. Это заметно уже по уличному движению: стоит только неправильно перестроиться, тебе тут же стучат в окно и громко сообщают о том, что ты стоишь здесь неправильно - хотя ты и сам это знаешь. Было время, когда меня в каждой дискуссии спрашивали о социальной значимости моих книг. Даже в кругу друзей я вынужден был оправдываться, пока, наконец, мне не показалось это уж слишком глупым, и я сказал: оставьте меня в покое, я же не требую, чтобы вы читали мои книги, и не хочу никого поучать, я только хочу делать то, что приносит мне удовольствие, и писать книги, которые сам охотно читаю, баста.
Нынче мы живем в столетии, когда каждый вынужден подолгу объясняться. Даже художнику, которому раньше говорили, что он должен рисовать нутром, что он вообще не смеет брать что-то из мозга. Сегодня нет художника, который бы не рефлексировал о том, почему он пишет свои картины так, а не иначе. И в театр сегодня вы не можете прийти и наивно сказать, что просто хотите играть. Театральные пробы на 90 процентов состоят из дискуссий, поскольку мы живем в век тотальной идеологии, когда каждый обращается с каким-то воззванием.

Андре Мюллер: Но ведь Вы тоже это делаете.

Михаэль Энде: Потому что меня вынуждают. Тем не менее, я очень редко высказывался теоретически. Я не комментатор, а рассказчик историй. Разумеется, то, что я делаю, связано с моим собственным взглядом на мир и на людей. У меня есть представление о смысле жизни. Мне не кажется, что всемирная история - это что-то абсурдное.

Андре Мюллер: Что же?

Михаэль Энде: Я убежден, что вне мира, воспринимаемого чувствами, существует ещё другой реальный мир, и что человек оттуда приходит и туда уходит. На эту тему у нас с отцом было очень много замечательных, серьёзных бесед. Я ещё помню его тихий, благоговейный голос, когда он рассказывал мне о таких вещах, или разъяснял Библию. Тем, что я воспринимаю мир, как нечто таинственное, я обязан моему отцу. Для меня природа - не только сумма химии и физики. В этом отношении меня можно назвать язычником. Я считаю, что неосязаемая реальность мира, который мы видим, действует в нём постоянно.

Андре Мюллер: На пользу людям или во вред?

Михаэль Энде: Это вопрос. Боюсь, нас ждут одни катастрофы. Наша экономическая система рухнет в ближайшие 15 лет. Но это не конец человечества.

Андре Мюллер: Будет атомная война?

Михаэль Энде: Нет. Но, вполне возможно, наступят другие события, которые изменят мир окончательно. Всем известный факт: при нашем сегодняшнем экономическом укладе температура земной атмосферы постоянно растет. Каждый бензиновый двигатель вырабатывает тепло, которое уже не может излучаться в космос. Когда температура нашей атмосферы вырастет в среднем на два градуса, полюса растают, и уровень моря поднимется на 200 метров. Тогда вся Флорида, к примеру, окажется под водой. Это значит, что равновесие на Земле изменится, земная ось войдет в штопор, и внешняя оболочка отойдет слоями. Ну а потом будет что-то вроде всемирного потопа, останется лишь пара человек, которые должны будут начать всё заново где-нибудь в другом месте.

Андре Мюллер: Это решило бы проблему перенаселения Земли.

Михаэль Энде: Да, хотя до сих пор необъяснимо, почему вообще эта проблема возникла. Этот феномен - загадка. Так что может быть и хорошо, что сразу будет рождаться меньше людей.

Андре Мюллер: В этом Вы служите примером. Вы сознательно отказались от продолжения рода?

Михаэль Энде: Нет, это не было добровольным решением. Моя жена и я после заключения брака узнали, что у нас несовместимые резус-факторы. Я очень люблю детей. И мне очень жаль, что мы не можем их завести. Было время, я не мог без комка в горле смотреть на детские коляски.

Андре Мюллер: Существует ли связь между Вашей бездетностью и тем, что Вы пишете детские книги?

Михаэль Энде: Думаю? что нет, ведь, в сущности, я не пишу для детей. Ну, может быть, "Джим Пуговица" - исключение. Мне кажется, деление литературы на взрослую и детскую - надуманно. Я не вижу значительной разницы между мною сегодняшним и тем, кем я был до 40 лет.

Андре Мюллер: Перед 40 годами Вам было и 13, середина в половом созревании. С этим у Вас не было проблем?

Михаэль Энде: Нет, собственно. С шести лет меня без перерыва занимали девочки. Конечно, был момент, когда это началось по-настоящему, но всё прошло гладко. Было ли это на подвальной лестнице в Швабинге, или принимало другие, более торжественные формы, не играло роли. Но, должен сказать, я всегда стеснялся девочек, и до сих пор стесняюсь. Женщины должны были меня соблазнять. Правда, я им охотно позволял это делать. Задержки у меня не было, что касается сексуальности.

Андре Мюллер: За исключением Ваших книг. Там ее не встретишь.

Михаэль Энде: Это правильно. На самом деле, изображение сексуальности для меня проблематично, так как мне не удается выразить её действительность в самостоятельной, художественной реальности. Описание клинических случаев - это же совсем не то, что испытываешь, когда спишь с женщиной. Чувствуешь тепло кожи, различные тактильные ощущения. Это ужасно сложно передать, тут не отделаешься парой вульгарных выражений. Над этим уже Гёте бился. Задумайтесь хотя бы над этим известным стихом:
"Vor deinem Gnadenbild, blutrunstiger Christe, verzeih mir's Gott, es regte sich der Iste". Гёте использует для пениса латинское обозначение "iste". Или возьмите фаллический сонет Рильке. Большей вымученности нельзя и представить, хотя Рильке действительно старался.

Андре Мюллер: Но он был недостаточно правдив.

Михаэль Энде: Этого никогда и не было в искусстве. В искусстве нет правды, как говорит Пикассо, искусство - это обман, с помощью которого мы можем познать определенные истины. Когда Пауль Клее рисовал африканский приморский город, получалась пестрая шахматная доска. Чего-то подобного хочу добиться и я.
Моя стыдливость не просыпается от того, что называют порнографией, потому что я привык к этому с малых лет. Обнаженных девушек я видел предостаточно, мой отец был художником. В его ателье еженедельно рисовали с обнаженной натуры. Приходили друзья. В центре сидела модель. В таких случаях отнюдь не утонченно беседовали, а шлепали по заднице и тому подобное.
То, что я ещё не завершил в художественном плане, находится по ту сторону мнимой либеральности, ставшей обязательной установкой для каждого автора, который хотел бы прослыть современным. Нынче не позднее, чем на второй странице вы должны обстоятельно описывать совокупление или куннилингус. Для меня это слишком банально. Я обычно называю это шведизацией. У шведов существует яростная решимость окончательно изгнать дьявола из сексуальной сферы, сделать секс видом клинической комнатной гимнастики. От меня зависит описать его так, чтобы он был передан без потерь.

Андре Мюллер: Для этого Вы должны были бы сначала осознать Ваши сексуальные переживания, какими бы они ни были.

Михаэль Энде: Конечно.

Андре Мюллер: Об этом можно где-то прочитать, например, в дневнике?

Михаэль Энде: Это знает Бог, но я точно не издам такого, мне кажется, это лишнее. Хотя сегодня так делают почти все. Я не сообщу ничего особенного. Более того, я бы не хотел, чтобы обо мне что-то знали, и не потому, что желаю остаться в тайне, а потому, что это не стоит стараний. Больше всего я хотел бы поступать так, как художники в средневековье. Они даже не подписывали свои картины, а всё, что хотели сказать, выражали в своих произведениях.

Андре Мюллер: Тогда Вы должны были бы уничтожить своё наследие перед смертью.

Михаэль Энде: Ах, это показалось бы мне патетичным. Вероятно, потом от имени Господа Иисуса Христа и придёт пара писем касательно меня, которые опубликует какой-нибудь идиот. Только мне плевать на это. Всё, что находится вне моих книг, по важности стоит на третьем, четвертом и пятом местах.

Андре Мюллер: Случалось ли с Вами эротическое приключение, помимо Вашей жены?

Михаэль Энде: Я вовсе не причисляю себя к тем мужчинам, которые, скажем так, являются абсолютно верными супругами. Бывали случаи, когда я не устоял перед слишком сильным соблазном женской привлекательности.

Андре Мюллер: Ваша жена допускает это?

Михаэль Энде: Неохотно. Но она, в конце концов, знает, что это необходимо. В каждом мужчине, помимо прочего, живет петух, который иногда хочет забраться на курицу и кукарекать, играть роль великого соблазнителя. Моя жена - необычайно сильная личность. Она, хотя и многое пережила, сохранила определенную весёлую решительность. Я жутко ей благодарен. Без нее вообще не было бы моих книг. Я склонен к частым депрессиям. Это неприятные времена для тех, кто долго находится рядом, и вынужден одной рукой удерживать тебя за шиворот над водой.

Андре Мюллер: А в чем причина Вашего отчаяния?

Михаэль Энде: Мои депрессии происходят из чувства полного неумения. Тогда я сижу, сложа руки, и абсолютно всё вижу в черном цвете: это периоды совершенного уныния, в которые я спрашиваю себя, зачем нужно всё то, чего ты можешь добиться, всё равно ты никогда не творил.

Андре Мюллер: Разве Вы малого достигли?

Михаэль Энде: Я абсолютно не доволен собою. И хочу ещё многого.

Андре Мюллер: Чего?

Михаэль Энде: Если бы пришла фея и спросила меня, чего я желаю, я сказал бы, что хочу изобрести на современный лад такой же совершенный мир, какой сотворил для своего времени Шекспир. Я постарался бы открыть язык, который был бы прекрасен независимо от того, что изображал. На рубеже столетий в художественные и литературные дебаты проникли мысли, которые я считаю роковыми, а именно, что красота равна приукрашиванию (читай лжи), и что только уродливое истинно, поскольку действительность уродлива. Это видно по дадаизму, или по картинам Отто Дикса, замечательного художника, однако приверженного культу ужасного, который уже не имеет ничего общего с тем, чем должно быть искусство. Сегодня мы беспрестанно глазеем на безобразия мира, и думаем, что нам поможет, если мы будем постоянно, словно молитвенные мельницы, повторять, как мы больны, испорчены и разрушены. Человек прошлого обладал цельным здоровым мировоззрением. Сегодня у нас его нет.

Андре Мюллер: Вы - исключение.

Михаэль Энде: Да, потому что я христианин ... Вам неприятно, нет?

Андре Мюллер: Нет, завидно.

Михаэль Энде: Но я должен сказать, что сильно сомневаюсь в том, что тот, кого я называю Христом – тот же, кому молится христианская церковь. Для меня верить - не значит представлять себе в абсолютно земном, подвластном естествознанию мире потусторонний мир, в исламском смысле мир Аллаха, откуда время от времени приходят какие-нибудь откровения, но я смотрю и на тот мир, в котором мы живем, как на Откровение Высшего. Отсюда и мой интерес к алхимии, оккультизму и подобным вещам.
Я убежден, что над нашим человеческим существованием стоит бесконечная иерархия разумных высших существ, но не жителей других звезд, как считает господин фон Деникен – это полный бред, а тех, кого в былые времена называли ангелами и архангелами.

Андре Мюллер: Эти ангелы удерживают нас от самоуничтожения?

Михаэль Энде: Я верю в это.

Андре Мюллер: А почему для них так важны именно люди?

Михаэль Энде: Потому что человечество – это вершина мироздания. Я представляю себе космос в виде гигантского амфитеатра, полного богов и демонов, которые смотрят, затаив дыхание, на то, что мы тут делаем. Я считаю людей средоточием вселенной. Если бы я так не считал, не знаю, зачем бы я тогда жил.

Андре Мюллер: Из страха перед смертью, ведь иначе Вы должны были бы умереть.

Михаэль Энде: Однажды я это уже пробовал, в школьные годы. Тогда я хотел утопиться. Я остался на второй год. В то время у моих родителей и так было достаточно проблем с нацистскими подонками. Мой отец прослыл вырожденцем, и не мог устраивать выставки. Мать зарабатывала на самое насущное массажом и лечебной гимнастикой. И я думал, что если ещё и я приду домой с одними единицами в табеле, то это будет конец. Я не мог этого вынести, и целый день простоял у плотины на Изаре, не решаясь прыгнуть – всё оттягивал на пять минут.
Школа во времена нацизма была самым большим потрясением в моей жизни, ведь там делалось всё, чтобы сломать ученику хребет, превратить его в послушный, вытянутый по струнке автомат для обучения. Молодые учителя все были на фронте, так что нам приходилось иметь дело со старыми хрычами, членами партии прескверного сорта. Мне внушали, причем в очень грубой форме, что я – неудачник, и не пригоден для жизни. Я думал, что я глупый. Впрочем, это осталось во мне до сих пор. Я часто удивляюсь, когда люди полагают, что я умен.

Андре Мюллер: Вас дразнили одноклассники?

Михаэль Энде: Не столько одноклассники, сколько учителя. Они проезжались по мне по полной программе. Когда я приходил – значит, приходил конец света, ну и так далее. Я превратился в забитого ребенка, а потом стал убегать в полное безразличие. К тому же, и дома было не всё ладно. Я часто приходил во время страшного скандала, так что и в своем углу я всегда был под угрозой.

Андре Мюллер: Из-за чего возникали ссоры между родителями?

[Далее, по-видимому, часть текста отсутствует. Полный оригинал интервью мне найти не удалось. Пожалуйста, свяжитесь со мной, если можете помочь! Прим. пер.]

Михаэль Энде: Когда мы что-нибудь вытворяли - к примеру, один раз мы спустили трамвай с рельсов - он без особых эмоций оценивал, какая кара полагается за преступление, приносил поварешку и наносил нам совершенно определенное количество ударов, но так, что делалось больно. Мы ревели от боли. И всё-таки, мы были бы сильно обижены, если бы он нас не колотил. Мы просто любили этого человека. Оглядываясь назад, можно сказать, что это время было самым счастливым в моем детстве.

Андре Мюллер: И когда оно закончилось?

Михаэль Энде: С началом войны. Мне было двенадцать лет, когда я пережил первую бомбардировку Мюнхена. Наши улицы все были в огне. Шум, который возникал от этого, был не треском, это было что-то похожее на вой. Огонь выл. Я помню, как бежал по горящей улице, словно пьяный, и пел. Это была эйфория, она овладела мною. Я до сих пор не могу полностью понять этого. Я чуть было не упал, и прыгнул бы в огонь, словно комар, летящий на свет. Но ещё страшнее была бомбардировка Гамбурга в 1943 году. Я гостил там у дяди. Это был настоящий конец света. Ко мне постоянно возвращается во сне, как мы находили обгоревшие, зашнурованные на детскую манеру трупы. Я и сегодня вижу эшелон растерянных людей, блуждающих по руинам, словно в лабиринте. Один из них без всякого смысла тащил на спине стол, наверно, единственное, что смог спасти.

Андре Мюллер: Вы оказались в положении, когда должны были бороться за свою жизнь?

Михаэль Энде: Нет, я убежал, когда они, не смотря на завершение войны, хотели послать нас против американских танков. На таких как я мальчишек-школьников надевали шлем и давали в руки фаустпатрон. Трое моих одноклассников погибло. И только я вовремя смылся, убежал домой. Тогда я пообещал себе, что никогда не возьму в руки винтовку. У меня нет оружия. Если на нас нападут грабители, пусть берут всё, что есть!

Андре Мюллер: Вы бы не стали защищаться и от советского нападения?

Михаэль Энде: Нет.

Андре Мюллер: Лучше красный, чем мертвый?

Михаэль Энде: Да, потому что пока ты не мертв, всегда есть возможность что-то изменить.

Андре Мюллер: А что, если бы погибла Ваша жена?

Михаэль Энде: Прежде всего, это было бы ужаснейшим кошмаром. Я это знаю, потому что видел, как расстреливали людей. Это было после войны. Тогда мы жили в Золльне. По дороге домой я всегда проходил часть пути по лесу. Там сидели пьяные американские солдаты со своими девушками, и вели прицельную стрельбу по прохожим, словно по жестяным бочкам. Я промчался мимо, как заяц. Мимо меня пролетали щепки от деревьев, в которые попадали пули. Я видел, как кого-то ранили. Это было не похоже на кино. Брызги крови летели по-настоящему.

Андре Мюллер: Но там попали в незнакомого человека.

Михаэль Энде: Да. Будь это моя жена, я испытал бы ужасную боль.

Андре Мюллер: Никакого чувства мести?

Михаэль Энде: Нет. Я понимаю, что это то свойство, которого мне недостает. Я подвержен многим сильным эмоциям, но есть два чувства, которые мне неведомы. Одно – жадность, другое – потребность мстить. Возможно, это мой дефект. Возможно, это связано и с моей установкой, что, если посмотреть назад, зло покажется таким же нужным, как и добро. Иуда был так же важен для Священной истории, как и Христос. Дездемона – так же важна, как Яго. Историческая и эстетическая точка зрения не знает морали. Только нужно тщательно отделять эту точку зрения от морального вопроса, перед которым мы всегда оказываемся в конкретной ситуации.

Андре Мюллер: Но ведь это будет возможно, только если отключить мозг.

Михаэль Энде: Человек состоит не только из клеток мозга.

Андре Мюллер: Открывали ли Вы когда-нибудь в себе что-то злое?

Михаэль Энде: Были времена, когда я был очень злобным, язвительным и циничным. Когда мне было около 25 лет, я походил на Оскара Уайльда – парировал всё резко и остроумно. В сегодняшних наших интеллектуальных кругах к этому приучаются ещё раньше, пока в один день не спрашивают себя, к чему же это приводит? Однажды такое поведение начинает внушать отвращение, и тогда говорят себе: оно того не стоит, я больше не играю в эту чертову игру. Ведь эта игра разрушает всех вокруг.
Я же был в числе тех, кто в 1968 году бунтовал, выходил на улицу и позволил себя увести полиции. Но когда это поначалу обнадеживающее студенческое движение начало распадаться на тысячу группочек, среди которых каждая считала себя ортодоксальнее всех, обращаясь с другими, как с дерьмом, и постоянно стараясь доконать других психотеррором, у меня отпало желание, потому что всё это показалось мышиной возней. Я не мог поверить, что эти вечные умники, какающие изюмом, которые пришли лишь к тому, чтобы растить волосы и как можно дольше торчать дома, молясь там своему Марксу, могут прийти к какой-нибудь солидарности, которая всё же необходима, когда хотят создать новое общество.

Андре Мюллер: Вы присоединялись к каким-нибудь объединениям после этого?

Михаэль Энде: Нет. Долгое время я был очень изолирован. Это было время, когда именно то, что меня интересовало, никто больше не хотел слушать. Каждая попытка заговорить о том, что у меня на сердце, натыкалась на стену. Тогда это называлось отдать кого-либо на растерзание. Получалось, что кому-нибудь давали высказаться, только чтобы в нужный момент дать словесный подзатыльник. Со мной это очень легко проходило. Я долго думал, смогу ли я научиться избегать этого. Но потом решил примириться с этим риском. Тот, кто хочет поднять меня на смех, должен это сделать. Я вовсе не собираюсь всё время побеждать.

Андре Мюллер: Но иногда всё-таки?

Михаэль Энде: Да. В вопросах искусства я проявляю боевой дух. Я считаю, что человек, в отличие от животного, не существует без культуры. Животное предопределено, и не должно придавать себе форму – она уже имеется. А человек должен придавать себе форму. Это называют культурой. Но эта культура невозможна без определенного абсолютного основания. Раньше это была неприкосновенная честь. Этому даже нет объяснения, но она была неприкасаема, а тот, кто к ней прикасался, должен был поплатиться жизнью. Для меня такое абсолютное основание – вопросы моего творчества. Тут я не позволяю с собой торговаться. Если кто-нибудь придет и скажет: возьми миллион, и заткни свой рот, то я отвечу – засунь свой миллион в задницу. Тут деньги не играют для меня роли. Так получилось у меня с людьми, которые хотят экранизировать «Бесконечную историю». Они хотят сделать это совершенно на свой коммерческий лад, что просто сбивает меня с ног. Я перестану узнавать себя в зеркале, если для этого будет использовано моё имя. Я борюсь за себя до полного изнеможения. Для того, чтобы уложить меня на лопатки, применили совершенно обычную хитрость. Я сделал из этого грандиозный скандал. Но это не помогло.

Андре Мюллер: Зачем Вы губите себе нервы, вместо того, чтобы отказаться от дела, в котором всё равно не сможете ничего изменить?

Михаэль Энде: Тут я абсолютный диктатор. Я навязываю другим свои художественные критерии. Потому что только я знаю, как правильно, а если этого не улавливают, я никого не допускаю к своей интеллектуальной собственности. В этом смысле я абсолютно элитарен. Что касается духовной жизни, тут говорят только те, кто в этом что-нибудь понимает. Она должна избегать и влияния государства. Эти мысли приходили уже Вильгельму фон Гумбольдту, который выступал за то, чтобы забрать культурную и экономическую жизнь из рук государства. Государство должно довольствоваться тем, что защищает своих граждан. Впрочем, я за прямую демократию, когда в качестве государственного института – Верховный федеральный суд, разрабатывающий законы, которые принимают или отклоняют граждане.

Андре Мюллер: У Вас столько доверия к здравому смыслу большинства?

Михаэль Энде: Вполне возможно, что идти таким путем – тоже неправильное решение, но с этим можно бороться. Борьба происходит именно в культурной жизни. Возьмите, к примеру, смертную казнь, за которую, вероятно, выскажется большинство. Я имею в виду даже не то, должны ли мы казнить за серийные убийства или нет, но то, что я считаю недостойным: палачу поручается выполнить эту работу за всех нас.

Андре Мюллер: Люди и сами охотно убивают тех, кто их не устраивает.

Михаэль Энде: Верно. Они делают и это. Они всегда это делали. Но не каждый же будет убивать, поскольку правовое государство мы всё-таки оставим. Судопроизводство уже существует. И идет оно от римского права. На этом нужно основываться. Определенные человеческие отношения можно регулировать законно. Но человек живет не только с другими людьми, но и с благами этого мира, с землей, её недрами – всё это должно быть свободно от государства, как и вся духовная жизнь, школы, искусство, церковь.

Андре Мюллер: Это приведет к тому, что в искусстве будет возникать только то, что найдет одобрение большинства.

Михаэль Энде: То, что художник не будет принят публикой – личный риск, на который он идет. Или он должен быть обеспечен гамаком? Бах и Моцарт творили музыку, которую от них хотели люди.

Андре Мюллер: Моцарт – нет, иначе его конец не был бы таким плачевным.

Михаэль Энде: Хорошо, это была просто его трагическая судьба.

Андре Мюллер: Что бы Вы делали, если бы Ваши книги не имели успеха?

Михаэль Энде: Тогда я, черт возьми, ради денег должен был бы иногда писать детективы. Я же не всегда был таким успешным. У меня были периоды, когда я вообще хотел прекратить писать, и финансовые кризисы. Мои условия жизни были настолько тяжелыми, что я не мог платить за квартиру. Я вынужден был довольствоваться полулитром молока и парой булочек. Мне было хреново во всех отношениях. Я писал театральные пьесы, но совершенно ничего не добился. Когда в 1953 году я вернулся в Мюнхен из Шлезвиг-Гольштейна, где был актером, чтобы вынести на суд некоторых редакторов и драматургов свою пьесу, в отношении которой я был железно уверен, что ее у меня оторвут с руками (она называлась «Султан в квадрате»), то хотя пришли все, и пили мою водку и виски, но когда я закончил читать, тут же вернулись к прерванным разговорам. Я потерпел полное фиаско.

Андре Мюллер: А почему Вы не остались актером?

Михаэль Энде: Этого никогда не было в моих планах. Я хотел писать комедии. А играл я только для того, чтобы непосредственно изучить работу в театре.

Андре Мюллер: Какой была самая большая Ваша роль?

Михаэль Энде: Это был Шурке в «Фиеско» Шиллера, я играл его в Рендсбурге. Однажды, на мюнхенской премьере «Мамаши Кураж», я даже получил от режиссера Бертольта Брехта маленькую роль. Я должен был вести Ганса Христиана Блеха на казнь.

Андре Мюллер: Вам нравился Брехт?

Михаэль Энде: Брехт не был симпатичным. Я никогда не видел режиссера, который бы так отвратительно обращался с рабочими сцены, так мелочно к ним придирался и ни разу не выставил им, как это было принято, к премьере ящик пива. С менее известными актерами он вообще не разговаривал. Он предоставлял это окружавшим его двадцати ассистентам. Конечно, он был нам очень интересен. Во дворе театра стоял его старый, дребезжащий автомобиль. Мы тотчас заглянули под капот и увидели новехонький мотор "мерседес". Так что всё это было просто шоу для пролетариев. А свою сталинскую премию он хранил в швейцарских франках в швейцарском банке.

Андре Мюллер: Вы обижались на него за это?

Михаэль Энде: Нет, ведь он был гением. Я восхищался им во всём. Причина моего художественного кризиса была в том, что я оказался под полным духовным диктатом Брехта, и думал, что современная литература может быть такой, и только такой. Чем больше я так думал, тем больше всё во мне засыхало, пока не рухнуло окончательно.

Андре Мюллер: Как появилось другое?

Михаэль Энде: Благодаря случайности. Меня попросил школьный друг написать текст для книги с картинками. Так появился Джим Пуговица. Охотнее всего я сравниваю себя с ремесленником. Он сидит и корпит в своей мастерской. В принципе, есть два типа художников. Первый работает вынужденно. Он должен высказываться, потому что ему не остается ничего другого. Бетховен, например, который умер бы, если бы не сочинял. Другой тип творит из склонности к игре. Себя я причисляю к этому типу.

Андре Мюллер: Вы бы смогли не писать?

Михаэль Энде: Я бы увял. Но не умер бы. Уверен, ни один человек не выдержит полного бездействия. Человек хочет работать. Только нужно предоставить ему решать, какую работу и сколько ее он хочет выполнять. Определенная сумма денег должна причисляться каждому изначально, потому что работа, которую сегодня выполняют машины – это наследие разума всего народа, и должна идти на пользу не только предпринимателям, но и всем людям. Так могла бы удовлетвориться основная потребность каждого человека, даже если у него нет заработка. Что заработает он помимо этого – его дело.

Андре Мюллер: Что Вы понимаете под Вашей основной потребностью?

Михаэль Энде: То, что я теперь имею: дом, небольшой сад вокруг него. Там 5000 квадратных метров. В доме семь комнат. Потом, мне нужна машина, книги, одежда, еда и питье.

Андре Мюллер: Значит, каждый получит дом с садом и автомобиль бесплатно?

Михаэль Энде: Только если ему это нужно.

Андре Мюллер: А кто ж скажет, что ему это не нужно?

Михаэль Энде: Хорошо, тогда я хотел бы установить определенную сумму, скажем, 1200 марок в месяц, которую получит каждый. На это можно жить, не замерзая и не голодая. Я уверен, что после этого не нашлось бы никого, кто не пошел бы на работу.

Андре Мюллер: Но что такое работа? Где ее начинать?

Михаэль Энде: Работа – это то, что требует усилий. Об этом я думаю совершенно не так, как марксисты. По Марксу, товар – это замороженная работа, которую рабочий должен замещать заработной платой. Это совершенно неверная точка зрения, так как не каждая работа – товар. Когда кто-то целый день занимается физкультурой, он тоже выполняет работу, но он не может рассчитывать на то, что ему за это заплатят.

Андре Мюллер: Некоторые тратят силы, только чтобы выжить.

Михаэль Энде: Да, но это заложено в отношениях, а не в людях. Я думаю, что человек по природе так устроен, что хочет жить. Но сегодня у большинства людей возникает чувство, что их работу сможет сделать так же хорошо кто-нибудь другой. Будь это фабричный рабочий, или офисный служащий. Он знает, что он абсолютно заменяем, и ныне даже компьютером. Это отнимает у людей радость жизни.
Мне нравится жить, потому что работа приносит мне удовольствие, хотя на самом деле я сущий лентяй. Пока я могу увиливать от работы, я найду тысячу отговорок, чтобы не писать. Но в определенное время я становлюсь болен. Это как скорпион, который время от времени должен выпускать свой яд. И тогда я должен сесть за стол, потому что только в письме я обретаю внутренний покой на час-два.

Андре Мюллер: А разве нет более высокого счастья?

Михаэль Энде: Нет.

Андре Мюллер: Это звучит не очень-то лестно по отношению к Вашей возлюбленной.

Михаэль Энде: Признаюсь, сексуальность не имела в моей жизни такого значения. Она очень приятна, это наслаждение или что-то вроде. То, что происходит с мужчиной в постели, по моему опыту, много меньше того, что случается с женщиной. Женщина отдается намного больше, можно сказать, кожей, волосами и душой. Мужчина должен до определенной степени сохранять голову, поскольку он в этом случае виновник. Это некие физические условия. И это не изменится до тех пор, пока у мужчин мужские, а у женщин – женские органы. Конечно, это переходит и на форму общения. Есть что-то, что женщинам в мужчинах кажется особенно притягательным, это определенная уверенность, которую излучает мужчина, сила, в общем, то, что раньше называли рыцарством. И наоборот, мы, мужчины, ждем от женщин чего-то определенного. Что меня огорчает в нынешнем женском движении, так это то, что женщины постоянно хотят доказать, что они такие же хорошие мужчины, как и мы, вместо того, чтобы изменять мужские формы. Госпожа Тэтчер для меня настоящее кошмарное видение.

Андре Мюллер: Ожидаете ли Вы от женщины ума?

Михаэль Энде: Само собой разумеется. Я люблю толковых женщин. Иначе бы ни за что не вытерпел свою жену. Она первая распознала мой талант, и в то же время ужасно многого от меня потребовала. В моих книгах нет ничего, на что она не дала бы благословения. Она столько вычеркивала, что Вы и не представляете. Всё время после того, как я что-то напишу, я гордо несу ей свои листочки, и говорю: глянь-ка, как это тебе? Она читает, и я уже по ее лицу вижу: о нет, снова дрянь. Потом она берет карандаш, и говорит: отсюда досюда - всё чепуха. Это мы зачеркнем. Моя жена, что касается духовного, предъявляет мне самые высокие требования.

Андре Мюллер: Возможно, поэтому Ваши книги полны мудрости.

Михаэль Энде: Об этом я ещё никогда не думал.

Андре Мюллер: Чем Вы объясняете Ваш успех?

Михаэль Энде: Я полагаю, люди сегодня нуждаются в магическом и чудесном, это дает иной, не естественно-научный, взгляд на вещи. Кроме того, мне кажется, то, что у меня простой язык, воспринимается как избавление. В серьезной литературе дошли до того, что намеренно затрудняют читателя. Это началось уже с Грасса, который считает, что книгу нужно вбивать в голову читателя. Я это понимаю. Сразу возникает подозрение, что думают только о том, как книгу продать. Сегодня же каждый, вызывая смех или слезы, задумывается, вытянет ли это денег из кармана. А со мной люди снова чувствуют, что не обмануты. К чему я стремлюсь, так это к ясности. Я уже говорил, что моего бога зовут Шекспир. Но я до него никогда не дорасту.

Андре Мюллер: Однако Вы уже автор бестселлеров.

Михаэль Энде: Я тут не при чем.