Жизнь Экзюпери

 
Автор: Сайт «Взлет мысли»
Год: 2003

Вначале был Антуан де Сент-Экзюпери, "сильный, веселый, открытый" мальчуган, который в двенадцать лет уже изобретал аэроплан-велосипед и заявил, что он взлетит в небо под восторженные клики толпы "Да здравствует Антуан де Сент-Экзюпери!" Учился он неровно, в нем проявлялись проблески гения, но заметно было, что ученик этот не создан для школьных занятий. В семье его называют Король Солнце из-за белокурых волос, венчающих голову; товарищи прозвали Антуана Звездочет, потому что нос его вздернут к небу." (Андре Моруа "Антуан де Сент-Экзюпери")

"Наше детство - это семейный дом, мир животных, мир растений нашего парка. Нас было пятеро, и мы меняли свои дружбы и привязанности в зависимости от настроений и времен года. Как Женевьева, героиня "Южного почтового", мы заключали союзы с липами, овцами, кузнечиками, квакающими лягушками и восходящей луной. С сеновала, где черная кошка кормила своих котят, мы бежали на огород рвать смородину. В хорошую погоду устраивали себе убежища на деревьях, строили шалаши, выстилая их мохом, в сиреневых кустах. Мы выращивали овощи и задорого "продавали" их домашним. В дождливые дни играли в шарады или забирались на чердак. В тучах пыли, под осыпающейся штукатуркой, мы обстукивали каменные стены, толстые старые балки, ища "сокровище",- мы верили, что в каждом старом доме есть клад. Наша вера в таящееся где-то сокровище мерцала для Антуана всю жизнь. Очень рано в Антуане проснулся вкус к изобретательству. К велосипеду он приделал экран из ивовых прутьев и старой простыни. Он надеялся, что, разогнавшись на спуске, полетит". (Симона, сестра Антуана де Сент-Экзюпери)

"Никогда еще, пожалуй, призвание авиатора не проявлялось в человеке более явственно, и никогда еще, пожалуй, человеку не было так трудно осуществить свое призвание." (Андре Моруа "Антуан де Сент-Экзюпери")

"Я только что вышел из "спада-эрбемона". Там, наверху, мои понятия о пространстве, о расстояниях, направлениях совершенно спутались. Когда я искал глазами землю, мне приходилось смотреть то вверх, то вниз, то вправо, то влево. Мне казалось, что я на очень большой высоте, а меня внезапно в штопоре швыряло вниз. Когда же я чувствовал себя совсем низко, мотор в пятьсот лошадиных сил в два счета подкидывал меня на тысячу метров кверху. Самолет танцевал, кренился, взлетал... Ну и ну!" (Из письма Сент-Экзюпери к матери)

"...рослый молодец с приятным голосом и сосредоточенным взглядом. [...] Он стал одним из самых надежных и аккуратных пилотов нашей линии. Я сразу почувствовал, что Сент-Экзюпери настоящий человек, к тому же способный вдохновлять и вести других...". (Дидье Дора)

"Нам предстоит довольно много хлопот в поисках двух самолетов, затерявшихся в пустыне. За пять дней я налетал над Сахарой около восьми тысяч километров. За мной, как за зайцем, охотились отряды по триста головорезов. Я пережил опасные дни, четыре раза приземлялся на непокоренной территории и после одной вынужденной посадки провел там целую ночь. В такие минуты приходится с величайшей щедростью рисковать собственной шкурой. Я воспитываю лисенка-фенека, зовется также лисой-одиночкой. Он меньше кошки, и у него огромные уши. Он очарователен. Я закончил роман в сто семьдесят страниц и сам не знаю, что о нем думать" (из писем Сент-Экзюпери к сестре Габриэль)

"Исключительные данные, пилот редкой смелости, отличный мастер своего дела, проявлял замечательное хладнокровие и редкую самоотверженность. ...Без колебаний переносил суровые условия работы в пустыне, повседневно рисковал жизнью; своим усердием, преданностью, благородной самоотверженностью внес огромный вклад в дело французского воздухоплавания..." (из отзыва руководства о работе Сент-Экзюпери в Кап-Джуби)

"Теперь я пишу книгу о ночном полете. Но сокровенная тема этой книги - ночь. (Ведь жизнь моя всегда начиналась только после девяти часов вечера.)" (Из писем Сент-Экзюпери к матери)

"Он так долго не появлялся на поверхности, что его уже не надеялись спасти. Слушая его, я был поражен безмятежным спокойствием, которое он сохранял в своем воздушном колоколе. Этим спокойствием проникнуты рассказы Антуана обо всех часах и минутах, когда он смотрел в лицо смерти." (Ж.Пелисье, близкий друг Сент-Экзюпери)

"Я писал "Планету людей" со страстью, чтобы сказать моему поколению: вы жители одной планеты, пассажиры одного корабля!" (Сент-Экзюпери)

"Он в совершенстве владел языком математики, но для его творческого воображения очень характерно, что он всегда старался сухое, чисто математическое объяснение заменить логическим. Неоспоримо одно: Сент-Экзюпери самостоятельно, без помощи какой-либо лаборатории, справлялся с труднейшими задачами и находил теоретические и технические решения в ту пору, когда виднейшие специалисты-практики и даже ученые только еще занимались предварительным изучением этих вопросов. Он опередил свое время... он предвидел появление реактивных самолетов." (Митраль, профессор математики)

"Я не люблю войну, но не могу оставаться в тылу и не взять на себя свою долю риска... Надо драться. Но я не имею права говорить об этом, пока в полной безопасности прогуливаюсь в небе над Тулузой. Это было бы непристойно. Верни мне мое право подвергаться испытаниям. Великая духовная гнусность утверждать, что тех, "кто представляет собой какую-то ценность", надо держать в безопасности!" (Из письма Сент-Экзюпери к г-же Н)

"Я бывал у него на Лонг-Айленд в большом доме, который они снимали с Консуэло, - там он писал "Маленького принца". Сент-Экзюпери работал по ночам. После обеда он разговаривал, рассказывал, показывал карточные фокусы, затем, ближе к полуночи, когда другие ложились спать, он усаживался за письменный стол. Я засыпал. Часа в два утра меня будили крики на лестнице: "Консуэло! Консуэло!.. Я голоден... Приготовь мне яичницу". Консуэло спускалась из своей комнаты. Окончательно проснувшись я присоединялся к ним, и Сент-Экзюпери снова говорил, причем говорил он очень хорошо. Насытившись, он опять садился за работу. Мы пытались снова заснуть. Но сон был недолгим, ибо часа через два весь дом заполняли громкие крики: "Консуэло! Мне скучно. Давай сыграем в шахматы". Затем он читал нам только что написанные страницы..." (Андре Моруа "Антуан де Сент-Экзюпери")

"Гийоме погиб, и сегодня вечером мне кажется, будто у меня больше не осталось друзей. Я не оплакиваю его. Я никогда не умел оплакивать мертвых, но мне придется долго приучаться к тому, что его нет, и мне уже тяжело от этого чудовищного труда. Это будет длиться долгие месяцы: мне очень часто будет недоставать его. Как быстро приходит старость! Я остался один из всех, кто летал на линии Касабланка -Дакар. Из давних дней, из великой эпохи "Бреге-XIV" все: Колле, Рен, Лассаль, Борегар, Мермоз, Этьен, Симон, Лекривен, Виль, Верней, Ригель, Пишоду и Гийоме - все, кто прошел через нее, умерли, и на свете у меня не осталось никого, кому можно было бы сказать: "А помнишь?" Совершенная пустыня..." (Из письма Сент-Экзюпери к г-же Н.)

"Консуэло, пойми, мне сорок два. Я пережил кучу аварий. Теперь я не в состоянии даже прыгать с парашютом. Два дня из трех у меня болит печень, через день - морская болезнь. После гватемальского перелома у меня днем и ночью шумит в ухе... И все-таки я еду, хотя у меня столько причин остаться, хотя у меня наберется добрый десяток статей для увольнения с военной службы, тем более, что я уже побывал на войне, да еще в каких переделках. Я еду... Это мой долг. Еду на войну. Для меня невыносимо оставаться в стороне, когда другие голодают; я знаю только один способ быть в ладу с собственной совестью: этот способ - не уклоняться от страдания. Искать страданий самому, и чем больше, тем лучше. В этом мне отказа не будет: я ведь физически страдаю от двухкилограммовой ноши, и когда встаю с кровати, и когда поднимаю с пола платок... Я иду на войну не для того, чтобы погибнуть. Я иду за страданием, чтобы через страдание обрести связь с ближними... Я не хочу быть убитым, но с готовностью приму именно такой конец." (Из письма жене)

"Он хорош только для того, чтобы показывать карточные фокусы". (Шарль де Голль о Сент-Экзюпери)

"Я воюю, что называется, изо всех сил. Я, вне всяких сомнений, - старейшина военных летчиков всего мира. Для одноместных истребителей, на которых я летаю, установлен возрастной предел в тридцать лет. Однажды на высоте десять тысяч метров над озером Анси у меня вышел из строя один мотор, и было это как раз тогда, когда мне исполнилось... сорок четыре года! Я с черепашьей скоростью полз над Альпами, отданный на милость первого встречного немецкого истребителя, и тихонько посмеивался, вспоминая сверхпатриотов, которые запрещают мои книги в Северной Африке. Смешно. После возвращения в эскадрилью (а вернулся я туда чудом) я испытал все, что только возможно. Аварию, обморок из-за неисправности в системе подачи кислорода, погоню истребителей, а однажды в воздухе у меня загорелся мотор. Я не считаю себя скупцом и здоров, как плотник. Это единственное мое утешение! И еще те долгие часы, когда я совсем один лечу над Францией и фотографирую. Все это странно. Здесь я вдали от извержений ненависти, но все-таки, несмотря на благородство товарищей по эскадрилье, что-то в этом есть от нищеты человеческой. Мне совершенно не с кем поговорить. Конечно, это важно - с кем живешь. Но какое духовное одиночество! Если меня собьют, я ни о чем не буду жалеть. Меня ужасает грядущий муравейник. Ненавижу добродетель роботов. Я был создан, чтобы стать садовником." (Из письма Пьеру Даллозу, последнее письмо Сент-Экзюпери)

"Верно одно - что он умер за штурвалом "Лайтнинга Р-38", а стало быть, на самом краешке крыла молнии, как Христос на кресте, оставив своим последователям личный пример и Евангелие. До сих пор никто не знает, как он погиб, и до тех пор, пока не отыщется его тело, его пустая могила будет самой прекрасной и пышной: море, горы или небо, достойные героя либо бога. Только такая могила подходит ему."
(Жюль Руа "Любовь и смерть Сент-Экзюпери")

"И что мне до того, что он был велик и гениален и даже чистейший из людей?! Для меня существует только наша дружба. И если я нарушаю все же молчание, то только потому, что его часто малюют одной краской и в таком портрете невозможно найти ни малейшего сходства с оригиналом... Героизм, который легко изобразить в лубочных картинах, был у него сам собой разумеющимся..." (Леон Верт, друг Сент-Экзюпери, которому посвящен "Маленький принц")

"Я всей душой привязался к нему и охотно повторил бы вслед за Леоном-Полем Фаргом: "Я его очень любил и всегда буду оплакивать". Да и как было не любить его? Он обладал одновременно силой и нежностью, умом и интуицией. Он питал пристрастие к ритуальным обрядам, он любил окружать себя атмосферой таинственности. Неоспоримый математический талант сочетался в нем с ребяческой тягой к игре. Он либо завладевал разговором, либо молчал, словно мысленно уносился на какую-нибудь иную планету." (Андре Моруа "Антуан де Сент-Экзюпери")

Название: Романтический мир Эрнста Теодора Амадея Гофмана

  
Автор: Д. Чавчанидзе
Год: 2003

Книга прочитана, и перед вами открылся сверкающий яркими красками мирсказок Гофмана. Вы, наверное, заметили, насколько необычны эти сказки, насколько отличаются они от всех тех, которые вы читали до сих пор. Под пером Гофмана необыкновенное, фантастическое возникает из реальных вещей и событий; источником чудесного становится обыденная жизнь. И потому сказочное, волшебное открывает нам другой, еще более необычайный мир – мир человеческих чувств, мечтаний, стремлений.Только на первый взгляд кажется, что действие в повестях Гофманапроисходит, как это бывает в сказке, "в некотором царстве, в некоторомгосударстве". На самом деле все, о чем он пишет, несет на себе отпечатоктого тревожного времени, свидетелем которого был писатель.
Гофман родился 24 января 1776 года в городе Кенигсберге. Этот город былодним из центров культурной и духовной жизни Германии. В стенах кенигсбергского театра звучали оперы Моцарта и симфонии Гайдна. В
Кенигсбергском университете знаменитый мыслитель Иммануил Кант знакомил студентов со своей философской системой, в которой были отражены идеи Просвещения.Эти идеи волновали тогда всю Европу. Просветители утверждали, что мир должен быть перестроен силой человеческого разума, что все люди равны независимо от того, к какому сословию они принадлежат, что свобода -
единственный справедливый закон, и потому ни человеком, ни страной не должны управлять тираны. В 1789 году, когда Гофману было тринадцать лет, под лозунгом "Свобода, равенство, братство!" произошла Великая французская революция, подготовленная идеями Просвещения.
А еще через десять лет бывший капитан Бонапарт стал императором Наполеоном. Революция окончилась. Для французской буржуазии, интересы которой защищал Наполеон, он сумел захватить едва ли не половину Европы.
Не избежала участи покоренных стран и Германия.
Когда в 1806 году войска Наполеона вошли в Варшаву, находившуюся тогда под властью Пруссии, тридцатилетний Гофман служил там чиновником. По семейной традиции он стал юристом, но сердце его принадлежало искусству.
Дороже всего ему была музыка. Большой знаток и восторженный почитатель великих композиторов, он даже переменил свое третье имя - Вильгельм - на одно из имен Моцарта - Амадей.
Незаурядное музыкальное дарование давало основания Гофману мечтать о славе музыканта: он превосходно играл на органе, фортепьяно, скрипке, пел, дирижировал. Еще до того, как пришла к нему слава писателя, он был автором многих музыкальных произведений, в том числе и опер. Музыка скрашивала ему печальное однообразие канцелярской службы в городах, сменявшихся по воле начальства буквально через каждые два года: Глогау, Позен, Плоцк, Варшава...
В этих скитаниях музыка была для него, по его собственным словам, "спутницей и утешительницей".
С приходом Наполеона в Варшаву Гофман, как и все прусские чиновники, остался без места и сначала даже радовался освобождению от постылых обязанностей. Он мечтал отныне посвятить все свое время музыке. Однако нужен был постоянный заработок, чтобы кормить жену и маленькую дочь, и он уехал в Берлин, рассчитывая получить работу в театре или музыкальном издательстве.
Это оказалось нелегко; с первых же дней в столице на него обрушилась горькая нужда. "Вот уже пять дней я не ел ничего, кроме хлеба", - писал оттуда Гофман своему близкому другу.
Но в Берлине у него были свои удачи и радости. Он сочинил несколько музыкальных пьес. "С тех пор, как я пишу музыку, мне удается забывать все свои заботы, весь мир. Потому что тот мир, который возникает из тысячи звуков в моей комнате, под моими пальцами, несовместим ни с чем, что находится за его пределами". В этом признании - вся натура Гофмана, его необыкновенная способность чувствовать прекрасное и благодаря этому быть счастливым вопреки жизненным невзгодам. Этой чертой он наделяет впоследствии любимейших из своих героев, называя их энтузиастами за огромную силу духа, которую не могут сломить никакие беды.
В Берлине Гофман знакомится со многими замечательными людьми - писателями, музыкантами, философами. Общение с ними помогло ему глубже ощутить дух своего времени, настроения, которыми жила немецкая интеллигенция, горячо откликавшаяся на все, что происходило за пределами Германии.
За два десятилетия, прошедшие после Великой французской революции, в Западной Европе в полной мере обнаружились страшные стороны нового, буржуазного уклада. Мечты о свободе, равенстве и братстве так и остались мечтами; если раньше свобода была привилегией знатных, то теперь стала достоянием тех, в чьих руках было больше золота. В жертву золоту приносилось все: человеческие чувства, честь и совесть.
Революционные события почти не коснулись Германии. Она все еще продолжала оставаться страной, раздробленной на множество государств, иногда до смешного мелких. В своем романе "Житейские воззрения кота Мурра" Гофман с едкой иронией скажет о владельце одного из таких "карликовых" княжеств: "...он с помощью хорошей... подзорной трубы с бельведера своего дворца...
мог обозреть все свои владения... В любую минуту он мог без малейшего труда узнать, каковы виды на урожай, скажем, у Петера, посеявшего пшеницу в отдаленной части его страны..."
В маленьких немецких землях особенно остро ощущались противоречия сохранившейся феодальной системы: произвол титулованной знати и бесправие тех, кто не принадлежал к ней. Однако в крупнейших из германских государств, и прежде всего в Пруссии, где протекала большая часть жизни Гофмана, были проведены некоторые буржуазно-демократические реформы.
Немецкая буржуазия была еще слишком слаба, чтобы полностью взять власть в свои руки, но и в Германии уже нетрудно было заметить, как расцветает культ золотого тельца, как стремление разбогатеть становится единственной целью жизни.
Наблюдая это, лучшие умы того времени вновь и вновь задумывались, почему высокие идеи, во имя которых свершалась революция, получили столь уродливое осуществление. Горькое разочарование в буржуазной действительности заставляло многих забыть о том, что 1789 год принес и великие перемены.
Казалось, что человеческая мечта и реальная жизнь - два полюса и сближение между ними невозможно. Эти настроения легли в основу нового мировоззрения, которое породило мощное направление в литературе, музыке и живописи - романтизм.
Романтики были убеждены, что человек создан для мира светлого и гармоничного, что человеческая душа с ее вечной жаждой прекрасного постоянно стремится к этому миру. Идеал романтиков составляли незримые, духовные, а не материальные ценности. Они утверждали, что этот идеал, бесконечно далекий от уныло-деловой повседневности буржуазного века, может осуществиться лишь в творческой фантазии художника - в искусстве. Ощущение противоречия между тягостной низменной суетой реальной жизни и далекой чудесной страной искусства, куда увлекает человека вдохновение, было хорошо знакомо и самому Гофману.
Его деятельность в искусстве была многогранной, разнообразной. В Берлине ему наконец удалось получить место театрального капельмейстера (дирижера оркестра и хора), и начался новый, более отрадный, хотя не более легкий этап его жизни: служба в театре, уроки музыки и пения в богатых домах. Закулисные интриги, самоуверенная снисходительность филистеров - немецких обывателей, - глухих к настоящему искусству, безденежье, голод.
"Вчера заложил старый сюртук, чтобы поесть", - записывает Гофман в дневнике.
Опять замелькали города: Бамберг, Дрезден, Лейпциг, снова Берлин. Но среди всех трудностей не ослабевал его творческий энтузиазм. Свою работу в театре он не ограничивал обязанностями капельмейстера. Он сам подбирал репертуар, и благодаря его вкусу и таланту бамбергская сцена сделалась одной из лучших в Германии. Он делал эскизы, а часто и сам писал декорации к спектаклям, к которым сочинял музыку. Кистью и карандашом он владел в совершенстве, очень любил и блестяще рисовал карикатуры: на прусские власти, на духовенство в Бамберге... Некоторые из них причинили ему много неприятностей - так метко и хлестко били они в цель.
В 1816 году в Берлине с триумфом прошла его опера "Ундина" - первая романтическая опера. А после четырнадцатого ее представления вспыхнувший в театре пожар уничтожил партитуру и декорации "Ундины".
К этому времени Гофман опять служит чиновником берлинской судебной палаты, - он вынужден был принять эту должность, когда из-за военных событий 1813 года вместе со всей театральной труппой остался в Лейпциге безработным.
Но в эти годы главным делом его жизни становится литературное творчество.
Его первое литературное произведение появилось еще в 1809 году, когда он жил в Бамберге. Это была новелла "Кавалер Глюк" - поэтический рассказ о музыке и музыканте.
Герой рассказа - современник автора. Виртуоз-импровизатор, он называет себя именем композитора Глюка, умершего в 1787 году; его комната убрана в стиле времени Глюка, изредка он облачается в одеяние, напоминающее костюм Глюка.
Так он создает для себя особую атмосферу, помогающую ему забыть об огромном суетном городе, где много "ценителей музыки", но никто не чувствует ее по-настоящему и не понимает души музыканта. Для берлинских обывателей концерты и музыкальные вечера - лишь приятное времяпрепровождение, для гофманского "Глюка" - богатая и напряженная духовная жизнь. Он трагически одинок среди обитателей столицы, потому что за их невосприимчивостью к музыке чувствует глухое безразличие ко всем человеческим радостям и страданиям.
Только музыкант-творец мог так зримо описать процесс рождения музыки, как сделал это Гофман. Во взволнованном рассказе героя о том, "как поют друг другу цветы", писатель оживил все те чувства, которые не раз охватывали его самого, когда очертания и краски окружающего мира начинали превращаться для него в звуки.
То, что безвестный берлинский музыкант называет себя Глюком, - не простое чудачество. Он сознает себя преемником и хранителем сокровищ, созданных великим композитором, бережно лелеет их, как собственное детище. И потому сам он как будто становится живым воплощением бессмертия гениального Глюка.
Герои Гофмана чаще всего люди искусства и по своей профессии - это музыканты или живописцы, певцы или актеры. Но словами "музыкант", "артист", "художник" Гофман определяет не профессию, а романтическую личность, человека, который способен угадывать за тусклым серым обликом будничных вещей необычный светлый мир. Его герой - непременно мечтатель и фантазер, ему душно и тягостно в обществе, где ценится только то, что можно купить и продать, и только сила любви и созидающей фантазии помогает ему возвыситься над окружением, чуждым его духу.
С таким героем мы встречаемся и в повести "Золотой горшок", которую автор назвал "сказкой из новых времен".
Читая эту сказку, трудно предположить, что она была написана под гром артиллерийских раскатов, человеком, сидевшим без денег в городе, где шла война. А между тем это именно так. "Золотой горшок" Гофман написал в 1813-1814 годах в Дрездене, в окрестностях которого кипели бои с Наполеоном, уже потерпевшим поражение в России. О том, как он писал эту сказку, Гофман рассказывал в одном из писем: "В эти мрачные, роковые дни, когда со дня на день влачишь свое существование и тем довольствуешься, меня тянуло писать как никогда - будто передо мной распахнулись двери чудесного царства; то, что изливалось из моей души, обретая форму, уносилось от меня в каскаде слов".
Герой повести студент Ансельм - предмет всеобщих насмешек. Он раздражает обывателей, среди которых живет, своей способностью грезить наяву, неумением рассчитывать каждый шаг, легкостью, с какой он отдает последние гроши. Но автор любит своего героя именно за эту неприспособленность к жизни, за то, что он не в ладу с миром материальных ценностей. Не случайно одно из злоключений Ансельма, нечаянно опрокинувшего корзину уличной торговки, и оказывается началом чудесных происшествий, в результате которых его ожидает  необыкновенная судьба.
Юноша вовсе не равнодушен к простым жизненным благам, однако по-настоящему он стремится только к миру чудес, и этот мир с готовностью открывает ему свои тайны. И именно поэтому, когда Ансельм на минуту забывает о зеленой змейке Серпентине и поддается обыденным соблазнам - подумывает о том, чтобы стать надворным советником, жениться на хорошенькой дочке своего покровителя, - его ждет наказание. Сидя в своеобразной тюрьме – стеклянной банке, - он понимает, что не имел права изменять себе, своей поэтической натуре.
В эпизоде кратковременного "отступничества" Ансельма отразилось одно из важнейших наблюдений Гофмана над "новыми временами": буржуазная действительность цепкой рукой может притянуть к себе даже мечтателя, обратив его помыслы к банальным житейским целям. Еще ярче передает эту мысль писатель в истории Вероники. Вероника тоже мечтает, она влюблена в Ансельма и даже борется за него. Но мечта ее весьма прозаична и банальна. Ей хочется стать женой солидного чиновника, жить в комфорте и почете; предел счастья для нее - золотые сережки, подарок состоятельного мужа. Вот почему избранником Вероники в конце концов становится надворный советник Геербранд.
В филистерской среде, где живут герои Гофмана, царствует расчет. Он накладывает отпечаток и на фантазию и на любовь - на тот идеальный мир человека, который романтики противопоставляли действительности.
Гофман понимал, что эта действительность сильна, что идеал под ее воздействием постепенно блекнет и принимает ее окраску.
Заманчиво-фантастическое в повести Гофмана внезапно переходит в разочаровывающе-реальное, а в безобидно-привычном таится колдовская сила; вспомним хотя бы, как хихикающий кофейник оказался старухой колдуньей!
Наиболее чудовищным выглядит у Гофмана быт, размеренное существование филистеров, уверенных, что только они рассуждают и живут правильно.
И все-таки вся повесть "Золотой горшок" словно пронизана мягким золотистым светом, смягчающим нелепые, непривлекательные фигуры обывателей.
Действительность еще не вызывает у Гофмана горького чувства.
Ведь подлинный "энтузиаст" Ансельм сумел устоять перед ее дешевыми приманками. Он сумел поверить в невероятное настолько, что оно стало для него реальностью, он преодолел притяжение унылой житейской прозы и вырвался из ее круга. "Ты доказал свою верность, будь свободен и счастлив", - говорит Гофман своему герою.
Писатель уверен, что чудо может произойти с каждым, надо только оказаться достойным его. Эта мысль звучит во всех гофманских произведениях.
Об этом написана и сказка "Щелкунчик и мышиный король", напечатанная в 1816 году.
С радостью погружается писатель в чудесную страну детства - страну замысловатых игрушек, затейливых пряников и конфет, удивительных и увлекательных историй. В "Щелкунчике" много ярких красок и движения;
тщательно, как на широком полотне, выписаны разнообразные изделия искусных немецких мастеров, куклы, одетые в костюмы разных народов. Рассказ автора как будто сопровождается музыкой, в нем, кажется, ощущается ритм танца.
Спустя много лет, уже после смерти Гофмана, по мотивам "Щелкунчика" был создан балет, музыку к которому написал Петр Ильич Чайковский.
В этой детской сказке, как и в самых больших и значительных произведениях писателя, ярко выступает на общем фоне романтическая личность.
Маленькая Мари отличается от всех остальных тем, что ее внутренняя жизнь выходит за узкие рамки окружающего быта. Как и Ансельм, она видит мир, незримый для других. Простые объяснения всем чудесам приводят ее в отчаяние, и девочка отвергает их - иначе для нее исчезнет вся красота жизни. Жить без веры в неожиданное, фантастически-прекрасное ей неинтересно и невозможно.
И скромный, уступчивый Ансельм и ласковая послушная Мари обнаруживают непоколебимое упорство, когда у них пытаются отнять мечту, посягают на идеал, который их манит. Потому они и добиваются осуществления своей мечты.
Кроме девочки Мари, в сказке "Щелкунчик" есть еще один герой. Он стоит как бы в стороне, но именно благодаря ему в жизнь приходит сказка. Это старый Дроссельмейер, смастеривший Щелкунчика. У него, как у Линдгорста в "Золотом горшке", два облика: он давний друг семьи Штальбаум, крестный Мари, старший советник суда и в то же время он тот самый королевский часовщик и чудодей, который нашел средство вернуть красоту принцессе Пирлипат.
В лице Дроссельмейера воплощен любимый образ немецких романтиков - человек, достигший в своем искусстве такого совершенства, что сделанное его руками оживает и продолжает жить независимо от своего создателя. Прообраз его - замечательные ремесленники-умельцы, которыми славился на протяжении веков старинный немецкий город Нюрнберг.
Люди творческого труда, влюбленные в свое дело, были жизненным подтверждением идеи писателей-романтиков: искусство - единственное настоящее призвание человека, только в искусстве может найти воплощение красота мира, гармония, идеал.
Поэтому так привлекла внимание Гофмана гравюра, изображавшая средневековых мастеров за работой. Она называлась "Мастерская бочара" и была выполнена современником писателя Карлом Вильгельмом Кольбе. Ею и был навеян сюжет повести "Мастер Мартин-бочар и его подмастерья", в которой воспроизведена атмосфера Нюрнберга XVI века - века Дюрера и Кранаха, величайших художников немецкого Возрождения.
В отличие от большинства произведений писателя, в этой повести нет фантастики, и счастливая развязка наступает без всякого вмешательства
волшебных сил. Вместо добрых чародеев здесь торжествуют мастера-художники.
Каждый из них до конца отдает свою душу искусству, которое ставит выше всех других искусств на свете.
Но хотя на страницах повести "Мастер Мартин-бочар" не происходит ничего невероятного, она не меньше, чем другие, напоминает сказку. Художников здесь окружает особый мир, нисколько не похожий на реальную обстановку, в которой живут современники Гофмана, посвятившие себя искусству.
Гофман прекрасно знал, что в средние века в феодальной Европе не могло быть идиллии, что это было время острых сословных противоречий; полон ими был и патриархальный быт немецких ремесленников. И писатель сумел почти неуловимыми линиями изобразить различие в общественном положении персонажей: вот высокомерный рыцарь Конрад, вот своенравный богатый горожанин, вот зависимый подмастерье. Желание знатного господина жениться на девушке низшего сословия - лишь каприз, который нельзя принимать всерьез, это понимает и сама девушка, но нисколько не чувствует себя оскорбленной. Такие штрихи - тревожные тени на светлом полотне. Очевидно, что всеобщее благоденствие в этой повести, так же, как и Атлантида в "Золотом горшке",
придумано по контрасту с окружающей автора действительностью, к которой он питает непримиримую вражду.
К тому времени, когда был написан рассказ о бочаре и его подмастерьях (он появился в 1818 году), в произведениях писателя все заметнее начинает звучать насмешка над окружающей жизнью - насмешка уничтожающая и вместе с тем печальная. Жизнь западноевропейских стран все более входила в буржуазную колею. Все меньше оставалось надежд на возможность новых перемен, которые принесли бы иное, более гуманное мироустройство. Именно в эти годы усиливаются трагические ноты в творчестве всех романтиков. На страницах гофманского дневника мы встречаем грустное восклицание: "Такого, как "Золотой горшок", мне уже не написать".
Действительно, в поздних сказках Гофмана герои обретают свой идеал не в стране чудес, как Ансельм из "Золотого горшка". В фантастической повести "Маленький Цахес, по прозванию Циннобер" поэтичный юноша Валтазар находит свое счастье с шумно-жизнерадостной, домовитой девицей Кандидой, не имеющей ничего общего с романтической змейкой Серпентиной. И самое большое чудо, которым может наградить молодую чету добрый волшебник, - горшки, где не подгорают и не перекипают кушанья. Валтазар со своей возлюбленной остаются благополучно существовать в мире жалком и недобром. Здесь тупоумие воспринимается как мудрость, здесь пресмыкаются перед высокопоставленным ничтожеством, здесь боятся даже чрезмерной длины сюртуков, усматривая в этом крамолу и вольнодумство. И в "Маленьком Цахесе", и во всех фантастических историях, созданных Гофманом в последние пять лет его жизни, ясно ощущается, что рядом со счастливой сказочной развязкой притаилась невеселая правда.
В эти годы появились самые крупные его произведения: повести "Принцесса Брамбилла", "Повелитель блох" и роман "Житейские воззрения кота Мурра", один из лучших в литературе прошлого столетия.
Удивительное название этого романа возникло благодаря такому обстоятельству: у Гофмана был кот по имени Мурр, очень красивый и очень умный. Писатель часто шутил, что Мурр, пожалуй, читает его рукописи, когда в отсутствие хозяина просиживает часами на его столе. Отсюда и родился замысел - построить повествование от лица кота, будто бы занимающегося сочинительством и философией.
Но неповторимый кот Мурр - не главное лицо последнего гофманского романа. Подлинный его герой - капельмейстер Иоганнес Крейслер, вдохновенный музыкант, непримиримый противник несправедливости и пошлости. Этот образ не раз появлялся в творчество Гофмана. В уста Крейслера писатель вкладывал свои мысли, в его переживаниях отображал свои собственные: судьба Крейслера была во многом зеркалом его судьбы. Однако в романе "Житейские воззрения кота Мурра" образ капельмейстера приобретает особую силу, особое значение. Герой Гофмана находится здесь в гуще загадочных и страшных обстоятельств, окружающих двор маленького княжества, где он состоит придворным музыкантом. Интриги, обман и насилие держат в своих цепях не одну человеческую жизнь, и Крейслер не может быть равнодушным свидетелем этого.
Он вступает в открытый бой с таинственными роковыми силами, разоблачая стоящих за ними людей, родовитых и высокопоставленных. Гофман показывает, что это неравный бой, что одному человеку не сломить столь глубоко укоренившегося зла. Но тем не менее Крейслер остается у него борцом, потому что назначение истинного артиста - не только поклоняться прекрасному, но и сражаться за него. Глядя в лицо современному миру, видя полностью его искаженные черты, Гофман всегда верил, что искусство может и должно нести в себе то, чего не хватает этому миру, - добро и правду.
Последние годы жизни Гофмана - годы напряженной и разносторонней деятельности. Обладавший огромным обаянием, вкусом и умом, Гофман умел отличать незаурядных людей и привлекать к себе сердца. Он был душою небольшого кружка, спаянного общими взглядами, интересом к искусству, к развивавшейся науке.
Он продолжал писать музыкальные произведения, которые хотя и не принесли ему мировой славы, но уже тогда были известны и за пределами Германии.
При всей своей интенсивной творческой работе Гофман продолжал оставаться на государственной службе. Теперь это имело и свою положительную сторону.
Гофман не раз смело - и не без успеха - защищал обвиняемых в подрыве государственных устоев, благодаря чему нажил себе врага в лице прусского министра полиции.
Когда появилась повесть "Повелитель блох", читатели сразу догадались, что прототипом сатирического образа чиновника, настолько же нетерпимого к каждой свежей и живой мысли, насколько глупого, послужил автору министр полиции. Дерзость писателя не осталась безнаказанной. Против него было возбуждено судебное дело: он обвинялся в оскорблении должностного лица, ему грозила тюрьма.
Сначала Гофман с юмором относился к своим служебным неприятностям.
Сохранилась его забавная карикатура: "Гофман в борьбе с бюрократией". Но министра полиции активно поддержал министр внутренних дел Пруссии. Ситуация становилась все более опасной. Тяжелые переживания окончательно подорвали и без того слабое здоровье писателя. Известие о прекращении судебного дела пришло уже после смерти Гофмана. Он умер сорока шести лет, в 1822 году.
С тех нор в мир пришло немало замечательных мастеров, чем-то похожих и совсем непохожих на Гофмана. И сам мир изменился неузнаваемо. Но Гофман продолжает жить в мировом искусстве. Многое открылось впервые пристальному и доброму взгляду этого художника, и потому его имя часто звучит как символ человечности и одухотворенности.
Для великих романтиков, среди которых Гофман занимает одно из самых почетных мест, остались загадкой больно ранившие их противоречия жизни. Но они первые заговорили об этих противоречиях, о том, что борьба с ними - борьба за идеал - самый счастливый удел человека. И едва ли не громче всех звучал среди них голос Гофмана.